Искупление Дабира - Страница 27

"Передняя из двух звезд на заднем весле, то есть звезда Сухейль..." Он записывает ее долготу и широту в двадцатый год эры Малик-шаха. Румийцы называли этот звездный челн "Кораблем Арго", а звезду именовали Канопус. Соответствующий ей темперамент по вавилонской гадательной схеме это Сатурн с Юпитером. Агай будет удовлетворен. Все на месте в мире, если даже темпераменты не оставлены без присмотра.

Хорошо работается здесь, на высоте, и не мешает ему обычная суета пьющих. В синюю пыль уплывает солнце. Ровный ветер пустыни сушит лицо, и не достигает сюда даже запах отхожих мест, невыносимый в мервскую жару.

Все ярче "костер греха". Начинают уже корежиться в бесцветном пламени ожившие ветви саксаула. Лучники из свободного туркменского войска пьют молча. Огонь им ни к чему, а когда понадобится женщина, они уходят на айван и вскоре возвращаются. Один из них, десятник-онбаши с рассеченным лбом, достает из тряпок дутар.

Долго, однообразно бьют пальцы по струнам, на не слышно звона. Из высушенных жил струны, и в ровную скупую линию укладываются звуки. Особенная дробь костяшек устанавливает неистовый такт. Лишь изредка меняется нота, словно язык пламени вырывается вдруг в сторону.

Все обнажено, и нет в этой музыке манящей персидской симметрии. Знакомый далекий гул слышится время от времени. Мерно качаются головы у туркмен, и глаза их закрыты. Рядом с ним Рей качает головой. И себя он ловит на том же...

Тоскующий крик вырывается вдруг из сдавленного горла музыканта-бахши. Бесконечно исходит он откуда-то из неопознанных глубин, потом начинает прерываться, словно не может слабая плоть удержать в себе сразу все страдание мира. Искры костра взметаются в угасшее небо, мучительно изламываются раскаленные корни, жаждая освобождения. Бурными толчками, сама себя обгоняя, несется мелодия, и опять долгий, непрерывный вопль...

Бессмысленны для этой музыки обычные исчисления, которые в старом трактате его "Китаб ал-мусик". Здесь тоже относительны величины и сходятся параллельные линии. Так люди пели некогда и так они когда-нибудь будут петь. Давно ускакали туркмены к своим шатрам у реки, а крик утерянной человеческой воли продолжает наполнять землю...

Из руки у Рей выпадает выцветшая хламида старца мобеда, которую штопает она кривой медной иглой. Испуг у нее в глазах. Никого нет там, куда она смотрит, кроме молодого садовника-шагирда из Исфагана. Тот стоит у входа и ищет кого-то взглядом.

IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА

С горы побежал он во тьму, и сыплются камни из-под ног. Пламя все еще пляшет в глазах, а в углу двора рядом со считающим звезды имамом сидит женщина, которую видел он в другом мире. Она шьет при огне большой медной иглой, и волосы золотятся у ней под рукой...

Вокруг он ходил эти дни, и сегодня пришел к гябрам. Значит, все правильно говорил большегубый фидаи, а женщин в горы привозили для них из обычных "приютов греха" в Исфагане. К чему же это, если несомненна правда?

Некоего разносчика кувшинов встретил вчера он на базаре. Их заказывают люди у устада-горшечника, а ученик несет по городу. Знакомо выдавалась губа у встреченного, и незаметно мигнул тот ему. Нельзя узнавать им друг друга в мире, так что дальше пошел по базару Большегубый. Раскачивались на длинной жерди подвязанные соломой горшки и кувшины, мягко стукаясь при каждом его шаге...

-- Что дороже вечности?..

-- Тайна!

Даи-худжжат смотрит в глаза, и нельзя ему скрывать свои мысли от учителя. О спасительном хлебе говорит он, протянутом ему некогда. А сейчас этот человек означает дьявола в мире. Но не это смущает его. Дурное чувство овладело им в саду, потому что именно из-за этого хлеба хотел он убить...

Пламя светильника чуть колеблется от их дыхания. Устад разъясняет, что не нужно спешить. Благое дело -- приблизиться к Гонителю, и ничто так не к месту здесь, как кусок хлеба, полученный некогда из его руки. Благодарности ждет одаривший, а потому сердце его всегда расположено к тому, кому оказано благодеяние.

И вовсе не от полученного когда-то хлеба посетило его желание убийства, ибо неестественно такое для человека. Душа людская так устроена, что помнит родство, не забывает обиду и открывается навстречу добру и ласке. Однако разум всегда выше души с ее страстями, и этим отличается человек от скота и зверя. Не чувство толкнуло его руку с кетменем, а высокий разум, осудивший врага правды. Но подождать следует с этим, пока не будет дан ему знак...

Дословно пересказывает затем он устаду заученное. Поход готовится против горных крепостей, где утвердилась правда. Не только отсюда, но из Нишапура, Серах-са, Абиверда, Нисы и Гургана в один и тот же день выступит войско. Говорят, что все это для сопровождения султана в Багдад, но зачем тогда придается ему полный боевой обоз? Из Мерва уже отправлены слонами двадцать орудий-манджаников для метания нефти, а в Рее строят перевозные тараны и диварканы -- разрушители стен. Все вокруг, на Востоке и Западе, покорилось сельджукам, и мир у них сейчас с румийским кайсаром. Зато бессильны они противостоять учению, а каждьш день все новые люди примыкают к нему. Чтобы запугать людей, новую невиданную машину для разрушения городов строят по указанию гонителя. Знаменитый мастер из иудеев рав Евсей занят этим, и никого не допускают туда... Устад кивает головой, когда заканчивает он говорить, и сообщает ответ для некоего тайного человека из султанского дома. Известно уже все в горах. В самом скором времени прибывает оттуда высокий дай, надежда учения и правая рука сайида-на. И тогда решено будет, как поступить с этим дальше.