Искупление Дабира - Страница 12

Он постучал трижды каламом о стол. Неслышно возникший Магриби изготовился в стороне со своими принадлежностями на коленях. Четок был прямоугольник стола, и правильно все было на столе. Золотой куб чернильницы незыблемо стоял, утверждая порядок в мыслях. "Во имя бога милостивого и милосердного!"

Он уже поднял палец правой руки, давая знак к началу, как вдруг загремело в мире. Сотряслось все до основания, закачались в разные стороны деревья в саду, бешено закружилась листва...

II. ВАЗИР (Продолжение)

Рванулся неистово пергамент из-под руки, исказились углы, поломались стороны прямоугольника. Явственно проявился овал. Она это была, Тюрчанка!..

Оба крупных колена ее упирались в стол, но одно было приподнято, потому что для удобства под ним лежала книга в черном переплете. От этого колено казалось больше другого, уходящего в тень. Руки ее с побелевшими пальцами тоже приникли к столу: ладонями и локтями. Все тело ее было мучительно напряжено, и крупная грудь, сосками касавшаяся холодной глади стола, казалась из теплого живого камня. И на лице Кудана было деловитое, тупое напряжение. Гулам так и не снял с нее больших рук: они тяжело лежали сверху на маленькой спине ее и выпяченных бедрах.

Знали или не знали они, что у вазира есть ход в султанское книгохранилище? Она смотрела прямо на него, не отстраняясь от гулама Невиданной красоты всегда было у нее лицо, но теперь глаза ее расширились и так же, как и тело, полны были яростной, голой жадности. И от этого красота ее стала беспредельной.

А еще в ее глазах меняющегося цвета был гнев:

властный и неукротимый. Только во взгляде Кудана, де-сятника-онбаши первого султанского хайля, проявился мужской страх. Но она смотрела на него, неожиданно вошедшего, требовательно, нетерпеливо, и красивые губы ее кривились от брезгливой ненависти к нему. Это было неправильней всего .

Она так и не сошла со стола, даже ногу не подвинула с книги. Маленькие красные туфли были разбросаны на полу в разные стороны. Лежали бесформенно упавшие шальвары. Розовый шелк вспыхнул, заалел, засветился вдруг, задетый солнцем из ниши. Он сделал шаг назад, осторожно прикрыл дверь...

Туркан-хатун, младшая жена Величайшего Султана, взятая от самаркандских илек-ханов, спокойно прошла потом мимо него по садовой аллее, направляясь из книгохранилища к своему дворцу. Легкое покрывало было на ней, маленькие красные туфли твердо ступали по влажному чистому песку. Следом Шахар-хадим, старый евнух -- хаджиб, нес тяжелую черную книгу. Когда евнух склонился перед ним, он увидел заглавие. То была книга поучений древних мужей Эраншахра...

Куда-то укатился калам, стучало сердце, а он стоял, ухватившись обеими руками за край своего малого столика. Нечто затихало на земле. Деревья за окном, качнувшись в последний раз, выровнялись в прямую линию. Он осторожно расправил задравшийся было лист пергамента, отыскал глазами калам...

Кто-то еще находился в комнате. Подняв глаза, он увидел вошедшего имама Омара. Да, была какая-то непонятная связь между бесстыдной тюрчанкой, которую застал он пять лет назад с гуламом в книгохранилище, и этим многогрешным имамом, который вдруг молится богу истово, как суфий, а потом напивается в приюте греха у гябров -- огнепоклонников -- и сочиняет стихи, не имеющие ясного божьего смысла.

Даже губы порой складываются у имама Омара презрительно, как у младшей жены султана. Она же благосклонна к имаму, хоть и не ищет тот явно вблизи нее. Но почему столь пристально смотрит сейчас этот имам к нему на стол? А может быть, он тоже увидел Тюрчанку?!.

III. СУД ИМАМА ОМАРА

Оборвалась единая звуковая нить. Кость беспорядочно соприкоснулась с деревом, и дробный, растерянный стук завершился аккордом бессилия. Агай выпал из божьего хора. Затрещали сучья садовых маклюр, горячим ветром распахнуло узкую резную дверь. Он переступил порог...

Так оно и было. Пергамент на столе у агая завернулся от попавшего в комнату ветра, а калам из его руки укатился на край стола. Даже золотой куб с чернилами сдвинулся и встал боком.

Что-то зашуршало в углу. Это Магриби, который призван помогать агаю в написании книги о правильном устройстве государства. Лицо у поэта испуганно, а протянутые вперед худые руки на треть вылезли из рукавов цветистого халата. Звук его в мире слабый, но настойчивый и неравномерный, подобный крику голодной цапли...

Впервые за двадцать лет растерян агай. От хлопнувшей двери все произошло. В это время года обычны горячие вихри в Хорасане. Говорится у знающих, что невидимый джинн закручивает воздух в высокий столб, сам начиная вращаться вокруг своей оси. По природе вещей это правильно, но джинны вроде бы бестелесны...

В окно виден молодой шагирд, который трудится в саду по ту сторону арыка. Рядом с ним тайный стражник -- мушериф, как принято. Всякий человек имеет здесь свою тень...

Великий вазир собственноручно поправляет все на столе, выравнивает углы. Опять смотрят прямо на мир его выпуклые серые глаза, отражая предметы. Как и вчера, в месяц урдбихишт уставился он на таблице неба, но губы неподвижны. Пальцы все подрагивают, и никак не придет в соответствие с божьим предопределением тройной стук кости о дерево -- знак агая в этом мире...

IV. СУЖДЕНИЕ УСТАДА -- МАСТЕРА ЦВЕТОВ

Садовник Наср Али, выращивающий тюльпаны, встал на предзакатнуюмолитву. От только что политой земли пахло дувальной глиной. На такырах и барханах в три дня отцвели маленькие цепкие цветы с солнечными головками, а в его саду их жизнь удлинена до поздней осени. На одной карте они уже вышли в бутоны и вот-вот начнут цвести, до половины поднялись на другой карте темные ростки, на третьей лишь проклюнулись светло-зеленые стрелки, а четвертая и пятая карты отдыхают в ожидании высадки крупных гладких луковиц. Устад -- мастер цветов -- ладил с окружным мирабом, и воду ему давали для полива своевременно. Для кустов и больших деревьев безразлично, в какую пору дня их поливать, а сочные стебли тюльпанов сразу же потеют на полуденном солнце и капельки воды становятся подобны китайским увеличивающим стеклам. На месте каждой капли тут же появляется черный ожог. Только к вечеру можно поливать эти тюркские цветы...